Официальный сайт Ю.М.Ключникова

Об авторе
Стихи
Статьи
Задать вопрос
На главную
 
Статьи

Владимир Бондаренко, критик, главный редактор газеты «День литературы»

МОЛЕНИЕ О РОССИИ

(предисловие к сборнику «Годовые кольца», 2006 г.)

Поэзия Юрия Ключникова – всегда моление о России. И чем трагичнее, драматичнее шла его жизнь, чем сильнее были гонения и репрессии со стороны властей, тем сокровеннее и преданнее звучали его стихи о родине, раздираемой противоречиями и раскалываемой междоусобицами. В России всегда было трудно поэтам воспевать Россию, еще труднее – молиться за неё.

Россия, полумёртвый витязь,

Не раз поправший смертью смерть,

Тебе завещано увидеть

Иные небеса и твердь.

Его тревожные и порой трагичные стихи, его пейзажные лирические зарисовки и притчи, подчеркивающие давнюю связь поэта с Востоком, его любовные и сентиментальные сонеты, его романтические баллады, чему бы и кому бы ни были посвящены, всегда обращены к России. Вся поэзия сибирского поэта Юрия Михайловича Ключникова, рожденного в 1930 году – это одно, продолжающееся десятилетия, от первых детских стихов 1943 года и до последних, написанных перед самым выходом книги «Годовые кольца», в конце 2006 года, непрекращающееся моление о России.

Но пусть печали нашу тьму не тешат

И радость не печалит, всё равно

Весь мир глядит – кто в страхе, кто в надежде –

На будущее

в русское окно.

И нельзя сказать, чтобы это были обязательно радужные или оптимистические стихи. Тем более, нельзя отнести Юрия Михайловича Ключникова к этаким официозным поэтам, воспевающим, и порой не бездарно, любую власть, любые шаги в государстве российском. Нет уж, скорее, чисто поэтически Юрий Ключников всегда в оппозиции, ибо, каким бы государство ни было, между ним и народом всегда существует определенная дистанция, определенное противостояние. И в этом сложном противостоянии государства и русской нации поэт всегда на стороне своего народа. Его Россия – это не Россия чиновников и держиморд, а Россия народная, Россия богоносная. Россия творческая. За что и подвергался самым натуральным репрессиям в брежневские годы, когда в 1979 году был обвинен в богоискательстве и после долгого административного разбирательства был уволен по идеологической статье из новосибирского издательства «Наука», где работал редактором. Весь его немалый опыт директора средней школы, радиокорреспондента, главного редактора Новосибирского областного радио и Западно-Сибирской кинохроники был властями презрительно перечеркнут. Ни о какой работе ни в школе, ни журналистом в газетах не могло быть и речи. Впрочем, надо отдать должное, это Юрия Ключникова не сломило, работа в течение нескольких лет грузчиком была для него не менее почетна, чем любая преподавательская или журналистская работа, да и стихи писать талантливому поэту новая работа никак не мешала.

Время выкинуло коленце –

И причалил я в поздний час

С полуострова «интеллигенция»

К континенту «рабочий класс»

Пожалуй, среди таких , как он, « идеологических отщепенцев» брежневского времени (а таких было немало по всей Руси) трудно найти столь «дремучего народника», по словам его коллег по несчастью, затягивавших поэта в подземелье диссидентства. Но он чутьем понимал, что в подземелье выживают только крысы, и становится такой злобной диссидентской крысой не собирался. Жить на подачки зарубежных фондов решительно не желал. Как и Владимир Осипов или Леонид Бородин, он если и был инакомыслящим, то глубоко русским, национально мыслящим интеллигентом, защищавшим и в творчестве своем, и в жизни интересы русского народа. Он вообще никогда не был игровым , осознанно шкодившим поэтом, изначально чувствовал себя частью природы, частью природного народа, да и Россию воспринимал, как великое природное космическое явление, дарованное нам сначала небесами, а потом и матушкой-землей. Юрий Ключников отвечал своим заблудившимся в инакомыслии коллегам, также как он ушедшим из интеллигенции в грузчики и кочегары, но образовавшим среди этого простого народа свою обособленную касту:

И зачем мне моё спасение

Без людей, которых люблю?

Без моей заплутавшей родины,

Вечно бьющей нас по рукам,

Вечно ищущей непогодины

И скитаний по адским кругам.

Юрий Ключников из тех божьих людей, которые даже ещё до того, как пришли к Богу, даже в безбожии, заблуждениях или в навязанном обществом и властью атеизме ведут себя чисто по-божески, являясь истинными проводниками Высших истин, дарованных небесами. Никому на земле не дано знать, кто и каким путём идет к Богу, но делами его уже предсказан и весь путь их земной. Пути господни неисповедимы… Точно также сам Юрий Ключников, к примеру, относится к земному пути и земным страданиям пламенного революционера Николая Островского. Предваряя стихотворение «Памяти Николая Островского» цитатой Андре Жида, тоже, кстати, не самого глупого писателя на земле: «Я видел современного святого», далее поэт пишет:

Всегда Россия крепла мерой

Великих, благодатных гроз.

Её ведь и с безбожной верой

К победам приводил Христос…

Пока Россия не ослепла

И держат память тормоза,

Не может он уйти бесследно,

Не может потупить глаза.

Впрочем, и в новой работе своей, простым грузчиком на заводе, он находит своё творческое наполнение. В этом его стихи напоминают мне прозу Андрея Платонова или поэзию Алексея Прасолова. Который и в лагере, в суровых трудовых буднях, находил истинное наслаждение от своей работы. Мы уже часто забываем, что и физическая работа, направленная на созидание, дающая конкретный результат , будь то тяжелый крестьянский труд, труд строителя-каменщика или плотника, труд рабочего на заводе, приносит не фальшивое, а истинное удовлетворение, если ты осмысливаешь свою работу, видишь её перерождение в мощь своего народа, своего государства. Так наполнялся высоким смыслом труд Павки Корчагина на строительстве узкоколейки, но так наполнялся высоким смыслом и труд Ивана Денисовича из повести Солженицына. Я сам вспоминаю, как в той же ныне знаменитой Кондопоге, работая по ночным сменам на самой скоростной в России седьмой бумагоделательной машине на ЦБК, видя зарево заводских объектов, видя высокопрофессинальный труд своих коллег рабочих-бумажников, сеточников, варщиков целлюлозы, испытывал завораживающее вдохновение от участия в столь слаженной работе. Об этом нынче неприлично писать, да и заводы почти все позакрывались, но Юрию Ключникову всегда было плевать на приличия или неприличия «образованцев», презирающих труд и на земле, и на производстве. Он чувствовал себя частью трудового народа и искренне восхищался этим. Столь высокое вдохновение не понять ни партийным чиновникам, ни либеральной «образованщине».

И восторг распрямил

Приунывшую душу и тело,

И вся горечь моя

Сразу стала смешной и чужой,

И незримая птица

В ликующем сердце запела

Песню чистой победы

Над тонувшей в обидах душой.

Я полсуток поспал,

Но зато во вторые полсуток

Написал эти строчки

О пользе тяжёлых работ.

Так что низкий поклон

Вам, принцесса судьба, кроме шуток,

За умение выжать

Последние силы и пот.

Юрий Михайлович всегда, всю жизнь писал стихи , без всякой надежды на их публикацию в советское время. Но и жертвой себя никогда не считал, не теми категориями жил, не умел мелко мыслить. Может быть, ему помогало давнее увлечение философией, книгами восточных мудрецов, индийской, китайской и арабской культурой? Со временем он пришел и к Православию, никак не мог не придти, ибо, будучи глубоко русским человеком, всегда жил по русским, а значит и по православным канонам.

А русскому православному человеку в его открытости никогда не мешали мировые культуры, мысли мудрых людей, откуда бы они ни звучали. Можно сказать, что он и к Православию возвращался вместе со своим народом, прошедшим период активного безбожия и атеизма. Но, хочу заметить, что поэт не отрицал при этом и лучшие каноны советскости, советской державности, которые , уверен, ещё вернутся в наше современное общество. Еще в 1971 году Юрий Ключников писал:

Повернула вовнутрь дорога,

Ухожу , унося в груди

Бесконечную жажду Бога,

Безоглядность Его найти.

Для него в его творчестве и природа, и Бог, и народность, и культура всегда сливались воедино. Он как бы русифицировал, христианизировал давние китайские каноны даосизма, Пути и Благодати , по которому своим трудом, своим творчеством должен проходить каждый человек. Впрочем, в бескрайней Сибири, с её просторами, с её дивной природой, с алтайскими горами и реками, водопадами и лесами поэту никак нельзя не быть хоть немного пантеистом. А тем более родной с детства Алтай с его загадочным, мистическим Беловодьем, природным раем для осуществленного человека, никак не мог пройти мимо воспаленного поэтического сознания ещё молодого Юрия Ключникова.

Мать-природа

Я молюсь всечасно

Образам изменчивых полей.

Ты даруешь трудное причастье

Чистоте и прелести твоей.

И не нужно мне иного рая.

И не жду других даров судьбе.

Как любя, страдая, умирая,

Возрождаться вновь и вновь в тебе.

Он всю жизнь пишет простые чарующие стихи, надо ли гнаться за изысками формы, если в самой природе столько её волшебных оттенков, сумей лишь передать хоть чуточку от её завораживающего богатства. Мне кажется, нынешняя усложненность современной поэзии связана с её оторванностью и от народных корней, и от самой природы. Среди асфальта и бетона трудно оценить богатство мира, вот и приходится изобретать своё, иную природу, иные новые формы. Иной раз думаешь, может, и не случайно кормчий Мао посылал китайскую интеллигенцию на перевоспитание в деревню, пусть и проклинают его писатели, но сама китайская литература наполнилась новым природным, народным смыслом. Это как с «трудовым перевоспитанием» на заводе самого Юрия Ключникова, никак не хочет почувствовать себя поэт «жертвой», при всей нелюбви к чинушам и партократам. Что может быть выше простоты природы? К которой тянулись и поздний Борис Пастернак, и поздний Николай Заболоцкий, два русских гения ХХ века, по-своему повлиявших на творчество Юрия Ключникова.

Отбросив ненадежную манерность,

«впав, словно в ересь», в чудо простоты,

Они несли к ногам России верность,

Живые – не бумажные цветы.

Также прост и ясен его пейзаж, его прорисованные зримо детали и подробности живой жизни, впрочем, он и не стремится улавливать разницу между бытом и Бытием, у него иногда не понять: «рядом что-то плеснуло,/ Неважно, лягушка ли, бес ли…», он знает, все русское Бытие прорастает из такого зримого природного быта.

В деревянном старом доме

Мы ночуем на соломе,

В этом доме домовые

До утра в сенях шуршат.

Что-то очень дорогое

И родное сердце ловит

Друг у друга в потонувших

В чёрном омуте очах…

Его поэзия всегда немного сказова, фольклорна,. Но не похож он на ученого-фольклориста, он сам и есть – живой фольклор, народный русский тип, на которых и держится наша страна. Где бы они ни жили, в деревне или в городе, в лагерях или на фронтах, в технических центрах или в поселковых бараках.

Когда я читаю или размышляю о стихах Юрия Ключникова, сразу же вспоминаю

Телецкое озеро, где когда-то молодым строил романтический Кедроград, гору Белуху, давние рериховские места, где бродил с экспедицией, горные реки, бескрайнюю тайгу во всем её величии. Юрий Ключников и сам встраивается в это алтайское величие со своей нелегкой, но созидательной судьбой, со своими образами родины, с восточными притчами и сказками. Его стихи всегда немного молитвенны, светский человек их может принять и за медитации буддистов, и за шаманство древних язычников, и всё это, наверное, есть в поэзии Ключникова, но русское Православие впитывает в себя эти древние краски, ничуть не впадая ни в ересь, ни в отчуждение, оно одухотворяет все древние сибирские истины каким-то горним светом.

По глыбам льда , из-под которых

Катунь рождается на свет,

Мы поднимались молча в году,

Светлей которой в мире нет.

Был день – как лёд,

Холодный, синий,

Серели тучи, как жнивье,

А мы молились за Россию.

За воскресение её…

Простоту поэзии Юрия Ключникова оценивали немногие, но , думаю, внимание этих немногих стоит многих других: Виктор Астафьев и Вадим Кожинов, Юрий Кузнецов и Юрий Селезнев, Валентин Сидоров и Эдуард Балашов. Из последних – поэт с тонким вкусом Станислав Золотцев. Впрочем, эти творцы и сами стремились к загадочной и трудно достигаемой чистоте звука и простоте слога. Думаю, иной раз простота спасала его и от излишнего ожесточения. В простоте трудно быть злым и недобрым. Простота может быть сурова, но никогда не может быть предательской. Простота лишена излишней громкости, визга, присущего порой, скажем, нашим витиеватым шестидесятникам. Простота более жизнеспособна. И в этом одна из загадок творческого долголетия поэта Юрия Ключникова. Вот потому даже талантливые модернисты довольно быстро умолкают, растрачивают все силы на форму, не хватает длинного дыхания, длинного пути.

Юрий Ключников – поэт длинного пути. И не сразу догадаешься, что между строками «Поют на сцене русские старухи, / Двужильные, как русская земля!» (1972) и другими «Былина дошла из какого-то края:/ Не в силах глядеть, как село умирает,/ Священник, у рясы рукав засучив,/ Возглавил колхоз, что почти опочил…» (2006) дистанция длиной в тридцать пять лет. Как писал тот же Станислав Золотцев: «Звучание русской поэзии не знает пределов ни в пространстве, ни во времени, оно - поистине тот дух, который дышит, где хочет, и в сердце мальчика, и в сердце «бойца с седою головой». Лишь бы это сердце верило и любило…»

Сердце Юрия Ключникова и верит, и любит, при всей своей великой простоте, он никогда не бывает равнодушным. К тому же, будучи и на самом деле истинным божьим человеком, он никогда не имеет врагов личных. Даже те, кто выгонял его с работы за богоискательство, отстранял от преподавания, не удостаивались его ненависти. А вот с врагами божьими, с врагами народными Юрий Ключников суров и безжалостен.

Мы в окопах ещё,

Мы в траншеях по самые плечи,

Видно, час не настал.

Видно час наступать не пришел.

Словно мессеры кружат

Чужие недобрые речи,

Атакуя повсюду притихший российский Глагол…

Мы тебя отстоим.

Золотая славянская совесть,

Наше русское сердце –

Сияющий Спас на крови!

Его судьба вся изложена в его стихах, и потому его «Избранное» выстраивается в жизненный драматический сюжет. Здесь и отголоски прошедшей войны, трудная жизнь в тылу, совместное существование с фронтовым поколением, у которого он брал уроки мужества и стойкости, далее студенческие годы, творческая работа, уход на завод, обретение нового опыта, поездки по Сибири и Алтаю, знакомство с западной культурой… Впрочем, вся его жизнь – это опыт постижения стихии и собственной души и души народной. И через все переломы, через все бытовые и лирические переживания, проходит главная линия – линия России, к ней у Юрия Ключникова изначально какое-то чисто религиозное сакральное отношение. И писались-то все эти не лишенные пафоса стихи для себя лично, не для публикаций, в лучшем случае они шли самиздатовским путем, тем искреннее, тем душевнее, тем прочувствованнее этот зов родины, превращающийся в моление о родине, какой бы она ни была, как бы сложно и трудно в ней не жилось. Еще раз повторюсь, явное продолжение платоновско-прасоловской творческой линии. Родина для Юрия Ключникова так и оставалась единственной истинной сказкой «до седин, до гробовой доски…». Родина – это и сокровенная красота полей и лесов, холмов и озер, это и с детства запоминаемые и чтимые народные песни и сказания, и любимые русские писатели, от Николая Гоголя до земляка Василия Шукшина, от Александра Пушкина до Сергея Есенина. И тем страшнее отзывается гибель своих современников, Рубцова, Шукшина, Астафьева. Он пишет после гибели Василия Шукшина:

Земля родимая, ответь мне

Зачем, не ведая вины.

Не заживаются на свете

Твои любимые сыны?

Его глубинное народничество отнюдь не показное, не радужное, жизнь-то он знает во всей её суровой полноте, хлебнул порядком несправедливости , а уж на славу прижизненную так даже и вовсе не надеялся. Воистину, в России поэту, писателю просто необходимо долго жить, чтобы пройти хотя бы часть завершающегося цикла из русской «Книги перемен». И не разочароваться в расхристанной и разгульной, долготерпеливой и смиренной, молитвенной и бунтарской своей единственной родине – России.

И слов-то нет,

А те, что есть, простые,

Как к солнцу потянувшаяся мгла.

Ну сколько можно петь нам

Про Россию,

Про степь да степь и прочие дела?

Лучина догорает, ветер воет…

А ты представь светло и горячо

Два метра глины вдруг над головою,

Да степь да степь, да небо,

Да ещё…

Все в роду Ключниковых было: и раскулачивание, и освоение новых земель, и народные сказители, и искатели сказочного Беловодья, и воины, и крестьяне, и учёные, и умелые организаторы, словом, всё, чем славен испокон веку русский народ, собиралось в древнем славянском роду Ключниковых, и как бы тяжело порой от властей ни было, России они никогда не мстили, к власовщине не прикасались, брезговали, «на Власова не клюнул ни один…» в ответ на все неправедные гонения.

И даже удивительным покажется для иных читателей, при такой судьбе и биографии, близкой биографии ценимого Юрием Ключниковым отца Дмитрия Дудко, и тот и другой не кланялись властям, но деяниями воистину державными пусть даже и Иосифа Сталина – гордились, как своими.

Который год перемывают кости,

Полощут имя грозное в грязи.

Покойникам нет мира на погосте,

Нет и живым покоя на Руси.

Нам говорят, что он до самой смерти

Был дружен с князем тьмы, но отчего

Трепещут и неистовствуют черти

До сей поры при имени его?!

Народная мудрость всегда оказывается более сокровенной, более глубинной, чем вопли правозащитников, обиженных индивидуалов, в народе взяли под защиту Ивана Грозного, уважают Иосифа Сталина. Нет, не рабский в этом проявляется характер, скорее, наоборот. Рабы и лакеи первым делом предают и перебегают на сторону врагов. Так и в конце советской власти именно певцы ленинских Лонжюмо и Братских ГЭС по-лакейски перешли в услужение новым буржуазным хозяевам, а те, кто никогда не обслуживал власть имущих, остались последними солдатами великой Империи. Среди них всегда независимый, всегда вольнодумный поэт и философ Юрий Ключников.

Люби платок необозримо-синий

И малую горошину-село.

Люби до гробовой доски Россию,

Каким бы злом тебя не обожгло…

Не запятнай себя и каплей злобы,

Сумей понять её высокий лад.

И не спеши судить её изломы!..

Ведь ты не знаешь, что они сулят.

Он сам давно уже, с юности верящий в чудо, в чем-то близкий по духу своему к староверческим пастырям, видит явно и в самом существовании России, пронесённой среди все лихолетья тысячелетия, окруженной со всех сторон завистью, злобой и недоброжелательством, зримое явленное нам всем чудо.

По всем законам рационалистического запада давно должны были мы исчезнуть как нация, как держава, как удерживающая весь мир в равновесии сила, и во времена смуты, и в лихолетье монгольского ига, и в трагедиях ХХ века, навязанных нам всё тем же Западом. Но – держимся и собираемся держаться дальше. В чем же загадка России? Об этом и пишет поэт Юрий Ключников, как-то естественно, органично. С любой любовной ли лирики, исторической ли притчи, сентиментального ли романса, философской ли поэзии плавно переходящий на узловую для себя вечную тему России. Может быть, он из тех многомудрых странников, кто своими молитвами о России и удерживает нашу неиссякающую силу от истощения? Не стоит же село без праведника. Вот эту неприметную, не кричащую праведность дарит своим читателям Юрий Ключников.

Быть поэтом – значит Серафима

Огненную волю исполнять.

И свечой горя в тумане тусклом.

Пробиваясь ландышем в пыли,

Каждой жилкой биться вместе с пульсом

Русским пульсом Матери-Земли.

В нынешнее сумрачное время, когда люди часто и не знают, что же управляет их жизнью, когда их лишили и национальной самодостаточности, и соборного общинного мышления, в то же время не дают стать личностью и творчески заявить о себе, когда русского человека явно хотят раздавить до конца, опустить на самое дно, превратить одновременно и в фашизоида, и в мычащего бомжа, и в спивающегося винтика какой-то машинной системы, запутывая даже самых умных в калейдоскопе обрывков идеологий и концепций, такие как Юрий Ключников придают смысл и иерархичность всем расплывающимся узорам. Он – не лидер, не вождь, не пророк, он простой земной пастырь русскости, своими молитвами о России спасающий и своих читателей, а с ними и самого себя.

Мы дно ногой нащупываем всюду

В истерзанном Отечестве своём.

Мы чуда ждем среди болот и блуда.

Но чудо в том, что мы ещё живём…

А вокруг наш мир, данный в самой зримой реальности, в увиденный и услышанных деталях быта и бытия. С одной стороны, Юрий Ключников какой-то жутко несовременный поэт, такие стихи могли бы прозвучать и в начале ХХ века, и в тридцатые-сороковые годы, и в период хрущевской оттепели, вместе со стихами наших «тихих лириков». С другой стороны, накануне нового имперского взлета России, когда к нашим экономическим и державным успехам так необходимо добавить поэтическую составляющую, его проникновенные незаказные стихи звучат как что-то чрезвычайно важное, вселяющее надежду в людей.

Страшиться ли загробных адских вихрей,

Когда их здесь немало перенес?

Я выносил у сердца этот тихий

Цветок любви.

Он очень трудно рос.

Под небом то лихим, то нежно-синим,

В болотах, на песке и на горах –

Цветок любви к измученной России,

Которой никакой неведом страх.

Для поэта нет деления своей родины, её истории на какие-то периоды, царский, советский, перестроечный. Он и в жизни своей, как в жизни всего народа отбирает всё ценное, не наносное, пронизанное светом истины. Мне кажется, такие люди и творят, пишут подлинную историю своего времени, своего народа, своей территории, отметая мусор сиюминутности.

Ах, власть советская, твой час

Был ненадолго вписан в святцы.

Ты гнула и ломала нас,

Пришёл и твой черед сломаться…

Бывало, на тебя ворчал,

Но не носил в кармане кукиш.

И поздно вышел на причал,

Что никакой ценой не купишь.

Когда сегодня Страшный Суд

Долги последние свершает,

А телевизионный шут

На торг всеобщий приглашает,

Я вспоминаю дух и прах

Отцов, которые без хлеба,

Отринув всякий божий страх,

Как боги, штурмовали небо…

Через кровавые моря

Приплыть к земле без зла, без фальши.

Смешная, страшная моя,

Страна-ребёнок. Что же дальше?

 

Как летописец, он пишет и свои легенды о Поле Куликовом, о Сергии Радонежском, о русском мудреце Обломове, о древней языческой Руси, об Аркаиме, о Пушкине и Гоголе, но и как летописец, держится в стороне от всяческой суеты, не забывая о своих комментариях к любой легенде. Все наши нынешние подвижники и правдоискатели живут в провинции, или живут провинцией, истинно находя именно в ней хранилище русского духа. Вот и Юрий Ключников – и архаичной формой своего стиха, и сюжетами, и постоянным молением о России – простой провинциальный русский поэт, такой, на которых держится сегодня современная русская литература. С мудрым прищуром пожившего человека, скептически поглядывая на своих недоброжелателей, всячески старающихся ныне добить всю породу, таких как он, тихих держателей русского неба и русского духа, Юрий Ключников с улыбочкой изящно признается в своем природном «графоманстве», но не таким ли суждено продлить дальше историю русской литературы?

Бедные поэты-графоманы,

Кто сегодня слышит голос наш

В суете рекламного обмана,

Посреди всеобщих распродаж?..

Может быть, грядущий Генрих Шлиман,

В чью-нибудь уверовав строку,

Разузнать захочет, как дошли мы

Через суховеи к роднику.

Как с незащищенными глазами

В пыльных бурях рыночных Сахар

Донесли божественный гекзаметр

Через нескончаемый базар.

 

Уверен, такие как Юрий Ключников, это и есть наша Троя, наша Брестская крепость русской литературы, не сдающаяся никакому врагу, и даже не замечающая их, идущая своим тяжелым и чистым путем. Это наши Одиссеи, затягивающие свое возвращение на родину-Русь до её полного очищения, это наши Моисеи, ведущие своих читателей не спеша, через возвращение назад, к нашему великому прошлому, в русское будущее, не растеряв по пути тот душевный сухой остаток, который и составляет суть каждой нации. Он и сегодня бредет со своими стихами и мыслями, молитвами и прозрениями по пространству и нашей поэзии и нашей жизни, «веселый странник золотого русского века», то ли пришедший к нам из прошлого, то ли зовущий нас в будущее.

 

Я – из неё, из довоенных лет,

Из ломки, плавки, ковки наших судеб,

Из тех времен, где и намёка нет

На то, что зрело в либеральном зуде…

Я и сегодня верю в ту же бредь:

Чтоб не кончалась про Ивана сказка,

Чтоб он не торопился поумнеть

И в нас не умерла его закваска!

 

Станислав Золотцев

 

МУЖЕСТВО УМА И СЕРДЦА

( О поэзии Юрия Ключникова)

Биография человека, пишущего стихи, и судьба поэта, творца этих стихов – явления разные, Вникая в мир его поэзии, чуткий читатель может ощутить главные духовные вехи её автора, напряжение его жизни, даже «вычитать» определённые свойства его характера: к примеру, улыбчив ли, светла ли его натура – либо он склонен к меланхолии, к сумрачным состояниям души. Но тот же читатель будет немало удивлён, узнав то, что зовётся «биографическими данными» поэта: разница между его образом, представшим в его творениях, и его реальной, во плоти и крови, человеческой личностью бывает космически огромной. Можно ли из стихов Тютчева узнать, что он был дипломатом и цензором? Но у поэзии - другая цель, другое предназначение, И пишущий стихи лишь тогда становится настоящим поэтом (независимо от его масштаба и дарования), когда он осознаёт это предназначение...

Что Юрий Михайлович Ключников почти всю свою жизнь прожил в Сибири – о том говорят многие страницы раскрытой вами книги. Читая её, мы. несомненно, можем ощутить и то, что на его жизненном пути не раз возникали такие преграды и такие ухабы, преодоление которых требовало от него напряжения всех сил и подлинного, не показного мужества. Думается, и люди зрелых поколений, и молодые, не знающие ни светлых, ни тёмных граней того бытия, что было неизбежностью для русского человека в уже ушедшую советскую эпоху, почувствуют по многим стихотворениям этой книги всю сложность и трагизм такого преодоления. Но именно в нём высота мужества перерастает в истинную мудрость. Не ту, которую даруют древние книги и тома мыслителей (хотя и без них не обойтись), но – мудрость, обретаемую сердцем. Тут и вспоминается пушкинское: «Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать».

В сущности, это и есть та жажда жизни, без коей немыслим русский поэт. Тем более – поэт Сибири, где всё – земля, природа, климат, и,. конечно же, давнее и недавнее прошлое (не говоря уже о том настоящем, которое недаром зовётся новой Смутой) могут ожесточить сердце и затемнить разум, лишить человека способности любить, верить и ценить красоту. Но все эти же стихии ведут человеческую натуру, способную «мыслить и страдать», к самой сокровенной вере, к самой истовой и трепетной любви, пониманию красоты как «воздуха» бытия, К тому пределу, где душа может

...из-под бремени

наших смут тревог, холодов

улыбнуться жестокому времени

откровенной улыбкой цветов.

Восхождение новосибирского учителя, редактора, журналиста ( а ряд лет – волею недобрых сил – и грузчика, ибо куда ещё податься изгнанному за инакомыслие), а затем культурного деятеля Юрия Ключникова к поэзии было и остаётся, по существу обретением веры. Далеко не только в религиозно-философском значении слова ( хотя и в нём тоже, но этому посвящены многие его труды, написанные прозой). Вот, как мне кажется, один из самых болевых моментов его восхождения, запечатлённый стихами:

Я петь уже не в силах о любви,

я должен быть,

я должен стать любовью.

Да, жертвенность, самопожертвование, искупление (даже не своих грехов) – доминанта христианско-православного, то есть русского самосознания. Но ведь для этого человек должен обрести веру в самого себя. В любимых людей, В ту вселенную, что зовётся Россией...

В её высокую и драматичнейшую миссию быть в пространстве \истории мостом между Западом и Востоком. Между жёстким прагматизмом европейской цивилизации – и безбрежным космосом духовных сокровищ, таящихся на землях Азии.. Вот одна из главных линий поэзии, творимой Юрием Ключниковым.

Он пришёл к высокому уровню стиха уже в очень немолодом возрасте. Но это – черта его биографии. Звучание же русской поэзии не знает пределов ни в пространстве, ни во времени, оно – поистине тот дух, который дышит, где хочет, и в сердце мальчишеском, и в сердце «бойца с седою головой». Лишь бы это сердце верило и любило...

Я убеждён, что мой старший сибирский товарищ по перу пришёл в Русскую Поэзию вовремя. Во время, когда России как хлеб насущный, необходимо слово, исполненное мужества и мудрости.. Слово, проникнутое верой и любовью, Его и дарит нам этой книгой Юрий Ключников

Леонид Ханбеков, критик

 ЛИРИЧЕСКИЙ МЯТЕЖ (О судьбе и поэзии Юрия КЛЮЧНИКОВА К 75-летию)

 Сколько ни живи на свете, все будешь открывать неведомое тебе ранее — яркое, солнечное или горькое, трагичное; пропитанное озоном жизнелюбия, восторга или подкожным холодком тревоги, опаски; светоносным ощущением бесконечной, неисчерпаемой радости от самого бытия или парализующей волю горечи обманов, серости безразличия, пустыни разочарований…

Ничего не зная о судьбе сибиряка Юрия Ключникова, я отмечал в его стихах, изредка попадавшихся в периодике, потаенную радость жизни, стиль характера, защитную броню скепсиса. Откладывал публикации в надежде однажды вернуться к ним, перечесть, поразмышлять. Вдвойне интересно: ведь сам из тех мест, давненько, правда…

И вот судьба повернулась так, что в руках у меня оказалась солидная книга его лирики ("Стихия души", 2005), яркая, солнечная книжка "Поэт и фея", эзотерическая сказка о странствиях души в мирах видимых, а также и невидимых, а главное — солидный том "Белый остров" — избранные стихи и поэмы, эссе и исследования ("Мистический Пушкин", "Георгий Жуков", "Есенин сегодня и завтра", "Серафим Саровский").

Воистину, бывают странные сближенья…

Опыт постижения — таким подзаголовком снабдил свою новую книгу поэт-космист. Биография в стихах — это и о нем.

Лет тридцать он в поэзии. Пришел к ней уже с опытом пережитого. И может быть, поэтому никогда не считал поэзию для себя единственным, все заслоняющим и заменяющим занятием. Поэзия не вмещала да и не могла вместить той лавины знаний, которые есть "многия печали". Философия, эзотерика, космизм…

Учился в Москве, в Высшей партийной школе. В то время, когда Шопенгауэр, Ницше, Фрейд, Сартр, наши религиозные философы Булгаков, Ильин, Бердяев, Лосский были, мягко говоря, малодоступны, если не под запретом для обычных смертных, он имел к ним доступ и по-настоящему, что называется, облучился ими, их духовной свободой, их ненавистью к догматам марксистско-ленинской философии, к "диалектике" классового развития. Когда увлечение Рерихом, Блаватской, Агни Йогой звалось религиозным идеализмом, мистикой, он с единомышленниками решил строить на Алтае музей Рериха. Да, да, музей, в селе, где великий русский путешественник делал месячную остановку во время своей трансгималайской экспедиции. Мечтал сделать будущий музей полнокровной научной единицей — лабораторией, где изучались бы философия, мораль, этика, тонкие энергии… Ждал, если и не одобрения, то хотя бы понимания, сочувствия. Получил обвинение в религиозном идеализме. Два с лишним года сплошных обсуждений и проработок. Увольнение с работы, отлучение от издательских дел. И, разумеется, запрет на публикации.

Провинция куда более сурова к инакомыслию. Пять лет грузчиком на хлебозаводе.

О, наша извечная боязнь инакомыслия! Выделявшихся из толпы самобытностью и смелостью суждений, позволявших себе сомнение в каменных постулатах, объявляли еретиками и жгли на кострах. Инакомыслие! — и бросали в казематы. Инакомыслие! — и брили лбы, чтобы отправить в солдаты. Ересь! — и предавали анафеме. Инакомыслие — и отлучали от книг. Инакомыслие — и широту взглядов, нестандартность мыслей, самые попытки рассуждений о природе власти приравнивали… к враждебной идеологии. Давно ли смелость художественных прозрений приравнивали у нас к аполитичности и лишали поэтов права творить свой неповторимый мир, возвышенный и открытый, загадочный и потаенный…

Ты просишь Бога наказать врага

За все дела, недобрые и низкие.

Такой молитвой сам себе рога

Растишь на лбу, конечно, сатанинские.

В молитве будь смиренным, словно мышь.

Огнеопасны страстные моления.

Для недруга проси лишь вразумления,

Тогда себя, возможно, вразумишь.

(Из "Добротолюбия")

Об этой потаенности миров — тех, что есть, тех, что были, и тех, что, возможно, придут, — многие стихи Юрия Ключникова, до поры до времени бывшие как бы вне закона, вне литературного контекста, вне творческого состязания, вне пространства поэзии.

Но вот пришли к читателю его книги, и стало видно, как загадки и тайны нерукотворного мира, что окружает нас, могут обрести форму народных притч и легенд, глубину философских обобщений и орнаментальность древних легенд, узорчатую красочность поэм на исторические сюжеты.

Любовь и ненависть. Созидание и небытие. Земля и Космос.

Вечная тайна жизни всецело занимают его. С одинаковым упорством и жаждой познания смысла жизни вопрошают Судьбу о планах Творца и русский неутомимый путешественник (бесспорное альтер эго поэта), и безмятежный еще вчера турист, оторопевший от невиданных красот природы всего-то в сотне-другой километров от привычного жилья и прозябания, вопрошают и каменный идол в алтайских степях, и египетский сфинкс где-нибудь в древней Гизе…

Горы и небо, море и облака, бездонные ущелья и неоглядные пустыни ведут свой безмолвный диалог о Времени, о Вечности, о сути Бытия под звездами Вселенной.

И вот один из ответов Сфинкса Человеку:

Я всего лишь твой временный зодчий,

охраняю тебя до Суда.

Ты меняешь мои оболочки,

Я же камни свои — никогда.

Я завет наш вовек не нарушу,

Я поклялся святым Небесам

дать свой образ тебе, чтобы душу

ты в страданиях выстроил сам.

("Солнце в Гизе закатное…", 2003)

Строительство души, восстание ее против пошлости и ханжества, против натужности и притворства — вот стержень его стихов.

Красота, упавшая в сердце ребенка из маленькой таежной или степной деревеньки вместе с тяжелейшими испытаниями для всего народа, — вот паспарту для живописной панорамы его детства.

Открытие счастья и радости жизни через все дичайшие катаклизмы века, выпавшего на долю и юнца, и мужа, не растерявших непосредственного, первобытного ощущения жизни, как ощущает путник босыми пятками горячую пыль сельских проселков, — вот канва его лирики.

Взгляд через века и пространства, через религии и обычаи разных народов на характеры, пронесенные неизменными через столетия, и на едва ли не вчера освоенные под диктовку монстра в углу, принятого ошибочно за "распахнутое окно в мир", — вот поэтический пульс художника-эпика.

Может, и в том Божий перст, что в его доме соединились две стихии: "сквозь плотину зеленых глаз", потоки животворных радуг (живописные полотна жены Лилии), и всплески его собственной мятежной души, что добрела-таки через партийные потемки к алтарю. Это, впрочем, вовсе не означает, что он в своих космических страстях не видит уставшей, изможденной земли под ногами, не чувствует болотного смрада низменных устремлений тех, кто одержим золотым тельцом. Как раз отчетливее других слышит он едва сдерживаемый вековой привычкой к долготерпению гул народного гнева:

Все по швам разошлось,

Но Земля не спешит расколоться.

И политики снова

В экран телевизора лгут,

И жиреют, как бройлеры,

В новых коттеджах торговцы,

И угрюмо молчит

До портянок обобранный люд.

("Стихи о конце света", 1999)

Особняком в его творчестве стоит изображение сталинской эпохи, самого образа вождя. Поэт нигде не становится в позу апологета, никогда не впадает в идолопоклонство. Он размышляет сам и заставляет усомниться в искренности тех, кто, не умея смириться с собственным ничтожеством, не может отказать себе в удовольствии плюнуть в мертвого льва. Ничтожество всегда заметнее в сравнении с исполинской фигурой.

Который год перемывают кости,

Полощут имя грозное в грязи.

Покойникам нет мира на погосте,

Нет и живым покоя на Руси.

Нам говорят, что он до самой смерти

Был дружен с князем тьмы, но отчего

Трепещут и неистовствуют черти

До сей поры при имени его?

("Который год перемывают кости…", 1999)

Не из исторических источников, а из очерка поэта "Георгий Жуков" узнаем мы к своему стыду, что по распоряжению Сталина икона Тихвинской Божьей Матери была помещена в самолет и совершила облет неба столицы в дни яростного наступления фашистов, а Чудотворная икона Казанской Божьей Матери побывала в Ленинграде, Сталинграде, под Кенигсбергом…

Его стихи о той великой, кровавой войне по-новому духоподъемны:

Сорок первый был щемящ и жуток,

Потому суров сорок второй.

Маршалы твои! Георгий Жуков!

А народ! Сказать, что он герой

Мало. Он в самом аду кипящем

Укреплял и суть свою, и стать…

Нынче много охотников, в том числе, увы, и среди поэтов, втаптывать в грязь свой народ, его идеалы, его "всемирную отзывчивость", которая порой и вправду все обещает ему великое будущее и все расточает его исконные силы, все утешает, баюкает надеждами и усыпляет в пору слабости.

Выскажу одно крамольное предположение. Может, одна из причин замалчивания сибиряка в его резко критическом отношении ко всем фиглярам, крутящимися "у трона", к тем, кто брал на себя роль духовных проповедников, не имея ни сил, ни смелости признать волю Творца и свое бессилие познать ее смысл.

А ведь он скрыт (или приоткрывается при вдумчивом прочтении) даже в таком безмятежном стихотворении, как "Трутень". Резко, от пафосности оды до злословия памфлета, это его отношение выражено в стихотворении "Русская словесность", в котором есть и Пушкин, скорбно наклонившийся "над полоненной пошлостью Тверской", и "Евтушенко Жэ, при всех режимах// Вертевшийся, как вошь на гребешке".

Однако убежден, что книга "Стихия души" (2005) — его своеобразное избранное, вышедшее в свет в дни юбилея поэта, заставит заговорить о ней и тех, кто попробует задним числом поквитаться с поэтами, которые и в не лучшие для поэзии времена говорили правду, и тех, кто с наслаждением и пользой для души в дни невзгод и нравственных терзаний имеет благотворную привычку припадать к целительному источнику истинного русского поэтического Слова.

В авторском вступлении к книге "Белый остров" (2000) Юрий Ключников четко сформулировал свое творческое кредо:

"Слишком долго Тонкий и Божественный миры трактовались как нечто, не имеющее отношение к повседневной жизни или же как предмет заботы церкви. Мало кто отваживался выходить к Богу напрямую, минуя посредников".

И он часто надолго отходит от изображения повседневности и обыденности, даже от такой непривычно светлой и одухотворенной личности, каким предстает его лирический герой — человек увлеченный, страстный, самозабвенно погруженный в природу, в непокой исканий, в жажду познания Вселенной, ее вековой гармонии, которую мы, как неразумные дети, бесконечно раним, беспокоим своим неуемным желанием комфорта и сытости. Рисуя великолепные картины единения с природой в местах, где еще порой и не ступала нога человека, он обращается и к Горнему миру, и к собственной совести — пружине помыслов и поступков человеческих:

Так кто же мы, атланты, полубоги,

Венец земных страданий и тревог,

Или баранья пена на треноге

Чтo без конца болтает кипяток!

("Вечер на реке Онон", 1974).

Как точно сказал мне однажды в беседе немецкий критик: "До чего же расточительны вы, русские! У вас столько замечательных талантов — в поэзии, в прозе, в драматургии… В иной стране носили бы на руках тех, кого вы небрежно, походя, отшвыриваете во второй, третий, а то и еще далее эшелон литературы. И все ищете новых гениев, чтобы они были вровень Пушкину и Лермонтову, Толстому и Достоевскому, Тютчеву и Есенину, Чехову и Бунину… Вы готовы слушать доморощенных кликуш и заезжих олухов, которые низводят соловьиное горло России — Сергея Есенина, "божью дудку", как метко определил Горький, до пьяницы и скандалиста, то есть до маски, которую поэт на себя натянул, чтобы к нему поменьше лезли в душу. Вы готовы всерьез искать некоего двойника или артель авторов, работавших за титана ХХ века Михаила Шолохова, потому лишь, что слишком юным он родил глыбу первой книги своей великой эпопеи "Тихий Дон"!

Милый, хотел я сказать тому восторженному наивному немцу, ты называешь тех, кого еще хоть как-то всерьез в России заметили. А сколько тех, кого, перефразируя Пушкина, наша ленивая и нелюбопытная критика, а за ней и публика, не разглядели, не оценили, кому не воздали и толики того, что следовало дать этим художникам читающей и думающей стране!

И вот с радостью и горечью говорю: среди тех, не открытых еще по-настоящему и не прочитанных вдумчиво и отзывчиво, — сибиряк Юрий Ключников.

Марина Ключникова, писатель, журналист

О природе поэзии и «древесном» феномене моего отца Юрия Ключникова

(послесловие к сборнику «Годовые кольца», 2006 г.)

«Поэзия есть особая форма духовной и душевной работы. Меня вот всю жизнь раздражали стихи Николая Заболоцкого «Не позволяй душе лениться». Они казались мне декларативными, «лобовыми» и неумными. Просто само-компромат глубокого и оригинального поэта. Лишь недавно я поняла, что он предельно точен в своей поэтической формулировке. Эти стихи про вечную борьбу с ленью души – практическое пособие по тому особому духовному «деланию», каковым и является поэзия.

Ибо сердца человеческие имеют необъяснимую и неистребимую склонность засыпать и как бы затягиваться ледяной коркой невосприимчивости к живой истине мира. Если эту «наледь» ежедневно и ежечасно не растапливать, не жечь глаголом – случается то, что Гончаров назвал «Обыкновенной историей». То есть, банальное, рутинное умирание души. Странное и малоизученное свойство человеческой натуры…

Для поэта не только мир – путешествие вглубь себя, но и само внутреннее пространство – целая вселенная. Его можно назвать первооткрывателем новых земель, неизвестных территорий того, что зовется «я». Это своего рода географ, первопроходец, сталкер, почти на ощупь прокладывающий карту троп и маршрутов человеческой души. Он, «не позволяя ей лениться», забирается в такие дебри этой «зоны», куда доселе не ступала нога робких, ленивых, нелюбопытных или сверх меры умных граждан мира сего. А затем находит для этих областей особые слова - глаголы, жгущие сердца. Так рождается поэзия.

Великие поэты прошлого тем и отличались от сегодняшних профессионалов (хотя, разумеется, не были любителями), что выполняли эту работу, выдерживали это огромное душевное напряжение. Потому что то самое сакраментальное вдохновение - это энергии высочайшего напряжения. Это - как находиться под током, в потоке заряженных частиц. Это требует одновременно и железного здоровья, и утонченности нервов – струн души. Поэт – не просто человек, могущий увидеть то, чего не могут видеть другие, потому что им, как говорится, некогда. Следует помнить, что дело поэта - проникновение в суть вещей и явлений, и облечение этой сути в те самые «глаголы». Для этого требуется особый склад личности. Готовой к напряженному труду души, к огромной чуткости сознания, к сильной оптике внутреннего зрения, к особому строю слуха – чтобы улавливать то, что автор «Двенадцати» называл музыкой, а Мандельштам – мировым гулом. Поэтому поэзия – удел не только утонченных, но и очень сильных людей. Все большие русские (и мировые) поэты были людьми железного здоровья. Ели этого нет - незачем и рисковать. Есть много других, не столь трудных и уж гораздо более высокооплачиваемых сфер деятельности

Потому что это действительно удивительный случай: человек в свои 75 лет пишет зачастую по десять, а то и более, стихотворений в сутки – и так продолжается уже не одно десятилетие. И лирический поток только нарастает! Как такое возможно? Бог весть. Ну, кое-что объясняет тот факт, например, что в эти свои годы он отжимается 150 раз подряд - ежедневно, уже много лет подряд. Зимой часами гоняет на лыжах. Летом - ездит в горный Алтай, чтобы снова подняться на какую-нибудь из своих любимых вершин. Строен, подтянут и, по мнению друзей, похож на Дон Кихота - своего любимого героя. Да, пожалуй, похож. С одной поправкой: этот рыцарь - не Печального образа, а Радостного. Мой отец – человек по-настоящему веселый.

Главная тема его творчества – радость. Он часто повторяет любимую формулу - радость есть особая мудрость. Которая, как говорится, достигается упражнением. Есть такой невозможный вопрос, который всегда задают людям искусства: «Над чем вы сейчас работаете?» Так вот, Юрий Ключников над стихами не работает. Он ими живет, с радостью и изумлением наблюдая, как они рождаются.

А работает он – над собой.

Судьба, опыт жизни - многое объясняют в его творчестве. Военное детство. Эвакуация семьи из Украины в маленький шахтерский городок. Отнюдь не книжная юность. В полу-уголовном Ленинске Кузнецком – иные нравы. Драки, занятия боксом, и танцплощадка – как центр культурной жизни. И все же образование получил классически «поэтское», университетское, специальность - филология. Затем - работа журналистом в Новосибирске. В газетах, на радио. Районные командировки, какие-нибудь там передовицы про передовиков, все, как полагается в 60-е. Наконец, как говорится, пошел человек на повышение – направлен в Высшую партийную школу в Москве, живет там с семьей несколько лет. Все складывается так удачно – уже предлагают место в аспирантуре при ВПШ, уже светит жилье в столице, уже маячит где-то карьера по линии «партейной» журналистики… Но на курсовых семинарах он слишком бурно отстаивал мысль о том, что церковнославянское искусство – вот исторический двигатель прогресса древней Руси, а отнюдь не классовая борьба, как учит тут товарищ профессор. Непозволительная ересь! И досье «идеологически неблагонадежного» скроилось само собой, автоматически. О карьере в столице пришлось забыть навсегда…

Жалел ли мой отец о том хоть однажды? Вот уж нет. Ни дня. Он обожает свою Сибирь. Считает ее лучшим обиталищем для воинов и романтиков. Здесь прекрасные, экстремальные условия для исследования и шлифовки духа! А именно этим делом он

и занимается всю сознательную жизнь.

(Сухой остаток «московского периода»: 1) блестяще выучил французский;

2) в спецхране Ленинки начитался лучшей мировой философии – недоступный по тем временам пир для ума; 3) однажды в общежитии ВПШ, будучи, честно говоря, не слишком трезвым, получил свой первый опыт мистического прозрения, что наложило огромный отпечаток на всю его жизнь. Что ж, вполне в традиции! Сказал же великий: «Пускай я иногда бываю пьяным, зато в глазах моих прозрений дивных свет!»).

 

…Вернувшись из столицы в Новосибирск и работая на разных уважаемых должностях (на областном радио, в издательстве «Наука», в кинохронике), Юрий Ключников принялся свое клеймо «идеологической неблагонадежности» активно расширять. Не сразу и не нарочно. Просто так пошла траектория его духовных поисков. К началу

80-х клейма в его в судьбе было уже негде ставить. Он никогда не диссидентствовал и любил свою родину. Дело было хуже. Он был богоискателем!

А поскольку коммунистическая идеология омертвела и ведет страну в тупик, думалось ему, то самое время ее обновить. С этой целью мой отец с группой единомышленников подали в обком КПСС обстоятельное письмо, в котором предлагалось реанимировать догмы марксизма-ленинизма идеями Живой Этики. Наивное прекраснодушие этого начинания дорого стоило всем «подписантам». Власти жестко, путем многочисленных «проработок» постарались каждого заставить каяться. Кого-то сломали, кто-то отступил, признал ошибку. В случае с моим отцом – бесполезный был номер. Сибирский Дон Кихот стоял за свои убеждения насмерть. И тогда ему решили перекрыть кислород. До тюрьмы-сумы-психушки не дошло, все же дело было уже на самом излете эпохи застоя, за пару лет до начала перестройки. Обошлось исключением из партии, увольнением с работы и полной невозможностью работать по специальности. Двери всех интеллигентских контор закрылись перед «опасным мракобесом» навсегда.

Так окончилась борьба нового рыцаря с ветряными мельницами коммунизма. Он не знал еще, что мельницы те обветшали настолько, что скоро рухнут под собственной тяжестью. И он принял вызов судьбы так: пошел грузчиком на хлебозавод. Надо же чем-то кормить семью. И затянулся этот процесс лет на шесть. А было ему в ту пору уже под 50.

…И причалил я в тот же час

С полуострова «интеллигенция»

К континенту «Рабочий класс».

Что такое погрузка хлеба в две смены, в компании с «откинувшимися» уголовниками и прочим люмпеном? Если парой фразой, то вот что: часов этак восемь (или более) непрерывного перекидывания двадцатикилограммовых лотков с буханками из хлебовозок – в железное чрево грузовика. Работа бригадная, но если напарники запили – а это, как вы понимаете, процесс перманентный – то изволь работать один и хлеб наш насущный даждь нам днесь. Школа выживания была еще та. Отличная была школа.

Зато как писалось ему после этих ночных смен! Поэтическое вдохновение превратилось в поток блаженства, благодати. Стихи он писал с юности, хоть порой и большими перерывами. Но именно в эту пору тяжкой пахоты на хлебной ниве стихотворный поток стал у Юрия Ключникова непрерывным. Позже он написал об этом так: «Стихи стали моей пустынью, Белым островом, где я спасался от отчаяния и огрубения». Ну, а кроме всего прочего, грузчицкие напряги и сверхусилия - великолепный тренинг по освоению новых пространств души. Просто лучше не придумаешь! Ибо все великие прозрения есть плод огромного труда, и только под напряжением рождаются все великие открытия в этой таинственной области.

Вот так государство, как оно это умеет, позаботилось о том, чтобы создать поэту достойные условия для визитов Музы. Тренинг полного душевного и физического напряжения привел его в отличную форму.

С тех пор поэзию моего отца питает неиссякаемый родник чистой и радостной веры. У него очень мало скорбных стихов. В наши дни это особенно дорогого стоит. Поэту сейчас трудно как никогда. Мы живем в состоянии «отсутствия воздуха» (снова блоковское определение), гораздо более удушливом, чем в 20-е годы прошлого столетия. Миром правит не только чиновник и чернь, миром ныне правит «Мировая Биржа». Трудно не задохнуться. Не задыхаются лишь те, у кого внутри особый резервуар, свой ресурс воздуха. Это – вера. К своей вере Юрий Ключников шел полжизни.

 

Александр Сальников, поэт, член Союза писателей России.

ОТЗЫВ НА КНИГУ СТИХОВ ПОЭТА Ю.М. КЛЮЧНИКОВА «СТИХИЯ ДУШИ»

В наше время встретить по-настоящему интересную книгу стихов такая же редкость, как найти жемчужину среди серых булыжников.

Юрий Михайлович Ключников не только учёный, не только журналист и редактор, он на редкость талантливый поэт, что подтвердил своей новой книгой превосходных стихов., Они полны неожиданных образов, рифм, концовок и вместе с тем западают в сердце точной подачей темы, полны обострённого чувства жизни и большой любви к России.

Книга начинается со стихотворения «Русское окно». Если вспомнить Пушкина, который говорил о том, что Пётр 1 прорубил окно в Европу, то Юрий Ключников, продолжая мысль своего великого предшественника, «прорубает» окно из Европы в Россию, предлагает взглянуть на наше Родину по-новому. В этом стихотворении всего восемь строк, но каких!

Не говори, что небо над Россией

Синей, чем всюду в мире – не синей.

Берёзы заграничных не красивей,

А бестолочь свирепей и сильней.

 

Но пусть печали наши тьму не тешат,

И радость не печалит, всё равно

Весь мир глядит – кто в страхе, кто в надеждах

На будущее в русское окно.

 

Есть над чем подумать.

Стихотворение «Парень» помечено 1987 г. Прошло два года объявленной Горбачёвым перестройки. И один из её рядовых «героев» - молодой парень, мясник высшей квалификации, Кроит бычью тушу виртуозно, как хороший портной сукно. Лучшие куски бросает под стол для клиентов, которые «платят парню лишек за филе».

И неожиданная концовка:

Красивый парень, рыжий, как Малюта,

И я подумал: «Дай такому власть!»

 

Дали...

 

Замечательна концовка стихотворения «Проповеднику Страшного Суда».

 

Ты требуешь от русских покаянья,

Но нам иные пристани нужны –

Мы ищем Белый Остров в океане.

А каются пусть сукины сыны.

 

Умно и справедливо

Лирическое стихотворение «Нам до цветов, конечно, дела нет» - о тонких чувствах немолодого человека, сохраняющего преклонение перед красотой. Спустившись с гор, где он любовался маленькими, на вид невзрачными, но очаровательными, когда к ним приглядишься цветами, он замечает:

Так и внизу, среди камней и трещин

Большого города, среди его сует

Короткий взгляд одной из встречных женщин

В душе остывшей зажигает свет..

Хочется и дальше цитировать многие чудесные строки. Благодарю автора за наслаждение приобщиться к современной русской классике, каковой считаю поэзию Юрия Ключникова.

 

   
Об авторе Бибилиография Задать вопрос На главную